Профессор Уильям Грейвс III: «Если для образовательных целей я должен сказать “негр”, я скажу “негр”»

Среди гостей прошедших в середине сентября 2016 года IV Осенних чтений в РосНОУ были профессор Уильям Грейвс III (Professor of Humanities, Bryant University in Smithfield, Род-Айленд, США) и художница Чуанвин Ли Грейвс (выпускница Indiana University Bloomington по специальности Fine Arts in the Western tradition). Профессор Грейвс рассказал об особенностях языковых идеологий на примере языка пима — это язык индейского племени, проживающего в штате Аризона и в Мексике. А миссис Грейвс показала красочную презентацию — её работы в стиле contemporary art были тепло встречены аудиторией. После чтений шеф-редактор газеты «Радио, 22» Юлия Анненкова пообщалась с американскими гостями.

Вы впервые в России?

Ли Грейвс: Нет, но последний раз были здесь очень давно, в 1990-х годах. Мы были в Москве, в середине зимы, и она очень нас впечатлила. И ещё в Белоруссии, в Минске, несколько раз.

Уильям Грейвс III: Москва на Новый год — это чудесно. Мы посетили Красную площадь, ГУМ. Было весело.

Поездка в Россию вдохновит вас на новые картины? И какие — цветные или черно-белые?

Было ли что-то в России, что вас поразило?

Л. Г.: Нас поразила отзывчивость. Почему-то москвичи всегда готовы прийти на помощь. Когда мы были с багажом на железнодорожном вокзале, всё время кто-то вызывался помочь. И я заметила, что молодые люди уступают места для сидения пожилым. Такие вещи всегда впечатляют и радуют. Это очень важно.

А различия между российскими и американскими студентами вы заметили?

У. Г.: Думаю, что российские студенты очень любознательны, они много читают и интересуются новыми идеями. Мои студенты в США гораздо более практичные, ориентированы на действие, на создание чего-либо. Большинство американских студентов меньше заинтересованы в теоретических размышлениях и философии. Они спрашивают: «Что я могу сделать?» Это различие. Но как преподаватель я мало работал с российскими студентами.

Хотели бы больше?

У. Г.: Знаете, я в колледже в США вёл курс глобализации. И последний семестр у меня был студент из Санкт-Петербурга. И он был невероятный, выдающийся, очень глубокий и думающий, задающий отличные вопросы, лучше, чем кто-либо ещё. И вот другая история: когда я преподавал в Минске, рассказывал про философа Витгенштейна. Закончил, спрашиваю, есть ли вопросы. И один из студентов говорит: «Профессор, вы рассказывали про старшего Витгенштейна. А что вы думаете про младшего?» Я был счастлив и подумал, что редко когда с моими американскими студентами получился бы такой диалог.

Может, это результат разницы подходов к образованию в России и США?

У. Г.: Мир меняется, и в России тоже меняется подход — студенты нацеливаются на практику, на реальные дела. Моё поколение считало более важным изучать идеи, прежде чем решить, что делать. Сейчас подход меняется, студенты хотят реальных действий, участия в социальной работе, волонтёрстве.

Что вы думаете о РосНОУ?

У. Г.: Мои ожидания и впечатления от того, что я слышал от моего коллеги профессора Клюканова, с которым мы работаем много лет, оправдались. РосНОУ вызвал очень тёплые чувства. К сожалению, мы тут всего пару дней, и я не работал со студентами.

Вы изучаете различные языковые идеологии и владеете русским языком. Никогда не хотели изучить его в этом разрезе?

У. Г.: Каждый язык очень сложен, а для такого исследования нужны глубокие знания. Поэтому я никогда не брался за русский язык в этом аспекте. Но мой опыт исследования индейско-английского говорит, что если бы я начал анализировать русский во всех аспектах языковой идеологии, а также way of speaking («метод речи») в России, я бы нашёл очень сложные и интересные структуры. Мой русский недостаточно хорош для такого исследования.

По вашему мнению, преподаватель в американском университете свободен в том, что он может рассказать?

У. Г.: Вы про политкорректность?

В том числе.

У. Г.: Это серьёзная проблема в высшем образовании. Идея политкорректности заключается в том, что, поскольку общество имеет такую сложную структуру, поскольку есть люди, которые могут сталкиваться с дискриминацией и предубеждением, поскольку есть большинство и меньшинство, мы должны быть чувствительны. Если я иду в аудиторию и говорю что-то обидное для влиятельной группы, среднего класса, белых студентов — возможно, это не проблема. Но если у меня в аудитории есть афроамериканцы, азиаты, латиноамериканцы — я должен подумать, говорю ли я то, что приемлемо и для большинства, и для меньшинства? Политкорректность означает, что мы об этом думаем. Но если это превращается в самоцензуру, это уже неправильно. У нас в образовании ведутся дебаты на этот счёт — когда нужно быть аккуратным, а когда не обязательно. Но тут нет простого решения.

Вы как решаете эту проблему?

У. Г.: Вот простой пример: я в классе рассказываю про языки США и, например, про использование слова «негр» в американском английском — это очень опасное слово, потому что для одних оно чрезвычайно оскорбительно, для других — символ гордости и принадлежности к определённой группе, как в рэпе. Что я делаю? Не использую это слово, цензурирую свою речь? Использую замену — «то слово», «н-слово»? Мой подход — нет цензуре. Если для образовательных целей я должен сказать «негр», я скажу «негр». Должен быть баланс между чувствительностью к историям студентов и целями обучения. Я не могу отказываться от своих идей из-за боязни кого-то обидеть. Но я должен думать о чувствах студентов. Это очень важная дилемма. Дискуссии об этом не утихают.

Л. Г.: Но это очень важно — вести дискуссии и искать решение.

У. Г.: Образование и есть дискуссия.

Беседовала Юлия Анненкова